«Я открыл глаза. Еще немного – сейчас отпустит. Я стал немного покачиваться на стуле. Вдох – выдох. Вдох. Выдох…

Наконец-то».

Мужчина за столом склонился над чашкой с чаем. Казалось, он вот-вот нырнет в нее.

«Чай все еще горячий. Люблю вдыхать его тепло – оно успокоительно. Заледеневшая кровь словно оттаивает и разливается по жилам. Мысли, путаясь друг с другом, сбиваются в равнодушие. Все тело разваливается, как хлебный мякиш – будто в нем и вовсе нет костей.

Люди так часто говорят о желанном покое, но вопреки себе все время увязают в суете. С самого рождения человек стремиться к спокойствию, но никто не признается, что больше всего боится когда-нибудь получить желаемое. Все наши решения – лишь бег от самих себя, бегство от уныния. Никто из нас так до сих пор и не готов оказаться наедине с самим с собой, взглянув в лицо собственным страхам. И мы спасаемся бегством. Мы скорее упиваемся городским шумом, погрязая в суете, вслушиваемся в пустословие, терзая в напряжении обостренные чувства и без того воспаленный слух – лишь бы не слышать невыносимый глухой крик, рвущийся изнутри. Лишь бы не слышать собственного голоса.

Так много слов о губительном воздействии внешней среды уже было сказано. Так часто мы пытаемся оправдаться, спасаясь в лицемерной лжи, придумывая, как от него защититься. А на самом деле, именно внешняя среда защищает нас от самих себя – иначе мы бы, наверное, были бы обречены сгинуть в бездне собственных недостатков…

Окна моей квартиры выходят прямо на окна соседнего дома. Сейчас они пусты, а раньше я часто любил наблюдать за жильцом напротив. Ворчливый старик, живший в полном одиночестве, кажется, всю свою жизнь, провел ее, постоянно жалуясь на то, что окружающие причиняют ему беспокойство. Бывало, он днями просиживал на кухне за чашкой чая и замасленной газетой – что бы уже давно извело обычного человека, – только изредка открывались окна и хриплый голос ругался впустую, надеясь распугать дурачащуюся шантрапу. Вскоре он захлебнулся очередным глотком горячего чая.

Совершенно безвкусная оранжевая кружка из толстой керамики, принесшая смерть своему хозяину, стояла на столе. На дне ее были остатки нерастворившегося сахара. В густой сладкой жиже почти наполовину погрязла комнатная муха.

…Еще одна утонула в собственной нелепости…

Последнее время меня часто одолевает чувство нездоровой тревоги. Порой оно перерастает в истерику, и тогда я становлюсь будто глух и слеп – теряю способность трезво рассуждать.

Поначалу мысли, подобно комнатным мухам, собираются в рой. Шум становится все громче, перерастая в гул. Тогда это напоминает не жужжание насекомых, а привокзальный лязг металла. Иногда мне удается быстро взять себя в руки, иногда – приходится ждать, пока пройдет весь поезд.

…Попавшая в кружку муха, беспомощно барахталась в чае – а я смотрел. Чем больше чувствовалось отчаяние в каждом ее движении, тем больше меня охватывало безразличие. Я будто в полусне: веки тяжелеют, тело не слушается, руки висят как веревки, — я засыпаю и не могу заснуть. И не могу проснуться.

Удивительно, с каким упорством она не отступалась от своей борьбы. Все вроде бы предрешено, и обстоятельства лишают всякой надежды. Но она все держалась на плаву, как будто ухватившись за невидимый якорь спасения. Ее мокрые насквозь крылья бились об воду с неестественной частотой – казалось они вот-вот оторвутся от нее.

Через некоторое время – не помню, сколько точно прошло, – ее тельце потеряло былую оживленность. Движения становились все более вялыми и спокойными. На минуту почувствовалась какая-то умиротворенность.

Я вытащил ее за крыло и положил на стол. Не шевелится…

Как часто нам приходиться утопать в собственной надежде. Сколько усилий мы прилагаем к борьбе, которая не стоит ничего. В лучшем случае ее никто не заметит, в худшем – за ней будут наблюдать с искренним равнодушием.

Мы сами, подобно мухам, несем в себе мор, чуму, язву, болезни, своими руками взращиваем их в тени своего быта.

В жизни нам часто приходиться сталкиваться с противоречиями – и великое везение, если мы сами их не порождаем. Ведь тогда борьба теряет всякий смысл – остается только приспосабливаться, уповая на жизнь в ожидании очередных смятений.

Большие глаза, крылья, тонкие лапки, уродливое тельце, несоразмерное всему остальному, — мы рождаемся уже имея все, что нам необходимо в этой жизни. Кажется, мы видим весь мир – многогранный и бесконечный – и в единочасье нас настигает то, что нам предназначено, разоряя до нитки. Остается только вслепую искать новое направление, все глубже увязая в собственной беспомощности.

Вряд ли вы где-нибудь найдете механизм, более подходящий для поиска несуществующего. Как насекомое, скользя с одной поверхности на другую и вновь ныряя в вихрь воздуха, повторять все из раза в раз – наш удел. Если бы мы могли вырасти, чтобы сразу увидеть все горизонты, нам бы с ужасом пришлось заметить, что всю жизнь мы шныряем по одной и той же комнате, бесцельно гоняя пыль из стороны в сторону.

Серая пыль взмывается ввысь, попадая в глаза, в ноздри, в глотку. Становясь неотъемлемой частью нашего повседневного быта, она душит неспешно и незаметно, — наваливается на плечи обременительным грузом, со временем накрывая нас с головой. Все попытки от нее избавиться напрасны – она заполняет собой все пространство, налетая вновь и вновь. Кажется, в этом хаосе невозможно существовать, но достаточно повести вокруг себя взглядом, и вы увидите, как нам легко удается оставаться незаметными среди этой серой пыли и обезнадеживающего уныния. Она пеленой накрывает нас, пряча от посторонних глаз. Но из-под нее никогда не выбиться – не вздохнуть.

Она так же незаметна, как и паутина в дальнем углу комнаты – незаметна до тех пор, пока вы в нее не попадете. Тогда остается лишь ожидать в бездействии своего исхода – ведь каждое лишнее движение будет приближать его, больно затягивая острые струны на шее могильной петлей. И этот исход будет также незаметен, как и само наше существование.

Легкое, но вместе с тем назойливое щекотание на щеке взбудоражило меня ото сна. В мгновение все мысли разлетелись в стороны, как испугавшаяся мошкара. Я открыл глаза. Надо мной летала муха – то самое насекомое, которое я накануне вытащил из чая. Неутолимая жажда жизни все-таки оказалась для нее спасительной.

Совсем недавно она всего лишь безжизненно валялась на столе, а сейчас надоедливое насекомое летало по комнате, разгоняя исчезающие тени вожделенного мной спокойствия. Что заставило эту вошь вновь зашевелить своими рваными крыльями?

Я встал с кровати, взял со стола стакан и подошел к полке, на которой сидела муха. Около минуты я наблюдал за ней, медленно опуская над ней стакан. Когда она уже была под колпаком, я взял ее в руки.

Большие глаза, помятые крылья, тонкие лапки, уродливое тельце, несоразмерное всему остальному, — все это казалось таким ничтожным и беззащитным. Ей не вырваться – достаточно одного моего движения, и она будет перетерта в кашу. Ее крылья дрожали: тщетно пыталась она сбежать из тисков, но неиссякаемая жажда жизни не давала ей сокрушиться.

Так или иначе, кому-то одному всегда приходиться поступиться своим покоем ради безмятежной жизни другого».

В комнате царила тишина: только по книжной полке беспорядочно ползала охваченная страхом и отчаянием комнатная муха. Мужчина за столом допивал очередную кружку горячего чая, иногда расправляя пальцами серые, почти прозрачные, четыре крыла обреченного насекомого.

* Dum spiro, spero

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>